НАКАНУНЕ  МИЛЛЕНИУМА

  Каждый год   накануне Новогодних  праздников  я заглядываю в наш институт.    Отработал в нем  двадцать лет.  Не далеко от этих мест родился и прожил в тихом переулке до тридцати,  в  соседнем доме родилась  жена,  затем и дочь. Так  вышло, что с этим районом города связана вся моя жизнь,  здесь все до боли знакомо, улицы, проулки, парки и дворы.

  От метро  по проспекту иду пешком, отмечаю перемены.  Все здания на первых этажах переделаны: банки, ювелирные магазины,  лавчонки,  автопавильончики, почта, газетные киоски. Бросилась в глаза рекламная вывеска:  огромные ботинки с рифленой подошвой 4х4 – под ней новый спортивный магазин, там всегда был продуктовый.

  Подхожу к альма-матер.  Передо мной два огромных сомкнувшихся восьмиэтажных белокаменных  корпуса. Они  строились в течение десяти лет,  каждый сотрудник вплоть до начальников отделов обязан был отработать на строительстве вначале первой, а затем и второй очереди около месяца в течение  года.  Второй корпус  сдали в 1986 году,  но обустройство комнат продолжалось: мастеровые инженеры сами делали встроенные шкафы, перегородки, полки для цветов, книжные шкафы. Шло негласное соревнование между отделами и  лабораториями, всяк старался как мог. Мне – рафинированному горожанину,  пришлось освоить профессию паркетчика  и столяра,  переделать вспомогательное помещение  в прекрасную удобную комнату, в которой по праву строителя выбрал лучшее место у окна,  выходившего в тихий двор.  После ввода второго корпуса  и отделки его силами сотрудников условия для работы  стали  просто прекрасными, сейчас о таких нельзя и мечтать.  Появился  большой конференц-зал, спортзал,  библиотеки, спецфонды.  Весь восьмой этаж занимал зал с мощнейшим по тем временам вычислительным комплексом, на котором можно было работать со специально оборудованных  рабочих мест из комнат.

  То были лучшие для института годы.  Кривая  изобретательской активности шла  вверх,  количество аспирантов и защитившихся  ученых неуклонно росло,  научные отчеты пополняли полки. Постоянно проводились отраслевые научно-технические конференции, конкурсы молодых специалистов, устраивались курсы повышения квалификации. Кто хотел работать, тот имел все условия, кто стремился сделать карьеру – писал диссертацию, вступал в партию. Но, главное, что дело продвигалось – замысливались и создавались системы специального назначения мирового, а порой и более высокого уровня, рос научный потенциал, обеспечивалась преемственность поколений специалистов. 

  Конечно, много было и пены. Сколько было липовых заявок на изобретения, лишь формально обеспечивающих положительный эффект, диссертаций – написанных  для шефа коллегами, статей “для галочки”. Хватало и блатных, с хорошей родословной,  не самых достойных руководителей. Но при всех издержках я со всей ответственностью могу заявить – дураков и  откровенно слабых руководителей практически не было.  Высокий профессиональный уровень специалистов всех звеньев и  здоровая, в целом, моральная обстановка, создавали атмосферу, в которой не могли существовать некомпетентные и не любящих сое дело.

  Рядом с проходной  “прорубили” дверь   в парфюмерный магазин, она зазывно открыта, сверкающие витрины видны с улицы. Из распахнутых железных ворот выезжает  Тойота Круизер, рядом с корпусом на широкой полосе  тротуара  два плотных ряда автомашин -  почти все свежие иномарки, среди них лишь один  новенький  ВАЗ 2111.

  Финансирование работ по большинству тем было прекращено в январе 1992г, с началом гайдаровской реформы, а те НИРы и ОКРы, которые остались в планах, оплачивались в “деревянных” рублях, подешевевших к концу года на порядок. Рост окладов  в несколько раз отставал от темпов инфляции.  Начался распад коллективов. Из них выделялись малые предприятия, в которые включалось 10 - 20% сотрудников, остальные оставались без работы на мизерных окладах. Они стали уходить сначала в административные отпуска, а затем и увольняться. Многих сдерживало ожидание акционирования предприятия. Стоимость  современных корпусов в центре была высокой и обнищавшие научные сотрудники  не хотели терять свой шанс получить акции, которые намеревались тут же продать.

  Рядовым ведущим инженерам – рабочим лошадкам и вспомогательному персоналу тогда еще казалось возможным наладить финансовое положение института в целом, и своих подразделений в частности. Корень бед видели в нерадивости директора, неспособности обеспечить институт заказами.  В апреле 1993 г.  на общем собрании трудового коллектива выбрали Совет, а затем и нового директора. Не обошлось без крутых мер. Директор не хотел выходить из кабинета, в приемной засели и закрылись изнутри  защищавшие его сотрудницы бухгалтерии и администрации. Вызванные работники милиции не стали ломать дверь, они вообще не знали, как себя  вести в подобных ситуациях. Пришлось набраться терпения и дождаться момента, когда  кому–то из засевших не понадобилось выйти. Закрыть дверь уже не дали, ее сорвали с петель и с боем взяли кабинеты директора и главного инженера.  Вскрыли сейфы, составили протокол и передали   печать предприятия избранному директору. / В событиях той “революционной” ночи апреля 1993г.  довелось принять участие и мне /.

  Новый директор повел себя далеко не так, как от него ожидали. Его действия были еще более скрытными, нежели у предыдущего, в его кабинете стали появляться иностранцы с переводчиками и прочие деловые люди, по коридорам стали ходить слухи о каких-то сомнительных договорах, но точно никто ничего не знал. Все выяснилось года через два.

   Тем временем сотрудники продолжали разбегаться кто-куда. Четверо моих коллег - начальников секторов организовались в группу по распродаже газет в бойком месте у метро, другая / математик, КТН / – пошла на фабрику пошива одежды, несколько сотрудников отдела - радиоинженеров  и программистов,  косяком отправилась  преподавать в “кулинарный” техникум. Cсамый молодой  в отделе 30-летний инженер увлекся персональными компьютерами и не хотел уходить до последнего. Ему дали интересную работу, обещали перспективы. Но “шеф” так ничего и не смог сделать для него, парень ушел в менеджеры на строительную фирму, потом занялся гербалайфом , потом косметикой … 45-летний КТН, автолюбителль со стажем, пошел к брату “на жестянку”./ Когда и мы встретились через год он похвалился, дела идут хорошо, собирается покупать “шестерку”. Потом  вдруг погрустнел и добавил  “а жизнь–то не та”/.  Коллега из соседнего отдела не дождавшись защиты диссертации ушел в гараж к сварщику в подмастерье, а для души   по совместительству стал в Бауманском  преподавать математику. Начальница патентного отдела  организовала кабинет  лечебного массажа ,  а ее помошница – ведуший инженер стала парикмахером. Несколько деловых мужиков / все начальники секторов/ сумели занять вакансии в отделе  строительства и  организовали бригаду по ремонту помещений, сдаваемых и пересдаваемых в аренду фирмам – бабочкам однодневкам. Большинство сотрудниц  переквалифицировалось в бухгалтеры,  знание четырех действий арифметики  и умение подбивать балансы  - это все, что теперь от них требовалось. И подобные метаморфозы произошли с подавляющим большинством   специалистов  института.

/Сколько изломанных судеб прошло перед глазами!  Тех, кто не хотел “ прогибаться под изменчивый мир”, но не сумел сделать так, чтобы “ он прогнулся под нас” /.

   Но на бумаге штаты еще оставались до середины 1994г., когда объявили о распределении акций.  К этому времени прежний,  назначенный министерством,  директор был восстановлен в должности через суд и, кроме того, выбран председателем совета акционерного общества.  Против его возвращения уже никто не возражал, скорее наоборот, насмотревшись на самодурство “всенародноизбранного”  все вздохнули с облегчением. Началось акционирование. У проходной в очереди встречались бывшие коллеги, не видевшие друг друга по два года, делились планами на будущее. Люди заметно постарели,  потускнели.  Многие обнищали, многие уходили на пенсию. Свое будущее с акционерным обществом почти  никто не связывал, позволить себе роскошь сохранить акции могло лишь абсолютное меньшинство, прочие же намеревалось их продать. Тут же рядом с окошком висели предложения об их покупке. Шло живое обсуждение,  как выгоднее поступить.

   После проведения акционирования   институт был уже обречен. Начались массовые  увольнения. Одни, уже официально, увольнялись сами, других выгоняли по сокращению штатов. К концу 1995 г. с институтом фактически было покончено, численность сотрудников сократилась в  десять раз от исходной, возраст сотрудников достиг предпенсионного,  состав - начальники секторов, отделов, СНС.  Большое количество площадей занял коммерческий банк, один из самых крупных в стране, комнаты сдавались под офисы фирм, редакций газет, журналов, типографии и учреждения.  В холлах первого этажа с одной стороны корпуса  расположился смотровой зал импортной мебели,  с другой стороны корпуса торговый  зал стульев.  Аренда помещений стала главной сферой деятельности образованного акционерного общества.  Тут и выяснилось одно неприятное дело. Оказалось, что временный директор ухитрился подписать какие-то кабальные договора, по условиям которых треть площадей переходила к некому американцу, как поговаривали, еврейского происхождения. Состоявшийся суд принял его сторону.

   Новые акционеры  не собирались поддерживать “науку”. Институт сохраняли только потому, что по закону нельзя было полностью изменить профиль предприятия -  для вывески. Ему оставили лишь два этажа в одном корпусе и еще небольшую часть подвальных площадей для архива,  куда снесли все  двадцатилетние труды его научных работников.

  1995 год  штатные  сотрудники института встречали на подъеме. Была сформирована малочисленная, но дружная и работоспособная команда специалистов высокого уровня , институт освободился от балласта, появилась возможность поддерживать оставшихся за счет коммерческой деятельности акционерного общества, сотрудники получили деньги от продажи акций… На новогоднем балу в большом зале столовой были накрыты столы и “банкиров” и “ науки”. Царило новогоднее веселье и  мир между “мечом и оралом”.  Оставшиеся счастливчики были полны радужных надежд на будущее. Кто-то просто рассчитывал продержаться / большинство сохранившегося руководящего костяка в ближайшие годы достигало пенсионного возраста /.  

  Но с деньгами  в тот год  опять было туго,  большинство работающих выжили лишь за счет продажи акций. Две волны сокращения штатов окончательно расчистили территорию от балласта. Принудительно увольняли подолгу находившихся в административных отпусках, а таковыми  были практически все сотрудники среднего возраста, вынужденные подрабатывать на стороне.  Не помогли и маленькие хитрости:  люди перестали с ведома начальства оформлять отпуска. Но тут была проведена тотальная проверка и по ее результатам составлен “черный список”. Последняя  волна осенью  1995 года смыла и меня, отдел кадров был не умолим. Уволили даже моего приятеля, отца четырех детей,  один из которых инвалид детства.  Отсрочку ему дали лишь на три месяца, пока он лежал в больнице и находился на бюллетене после тяжелейшей операции.

  Дирекция обещала, что в следующем году будет набор новых сотрудников, но уже на контрактной основе. И тогда тех, для кого найдется работа, вновь примут в штат.  Но набора не было и в следующем 1996,  и в последующих 1997, 1998, 1999 годах.

 1997год стал последним для меня, как специалиста  радиоинженера. До этого в зимние периоды мне еще удавалось  пусть за скромную плату, но “из любви к искусству”, поработать со своими коллегами. Некоторые работы им удавалось доставать через старых знакомых в отраслевых и головных институтах и проводить через малые предприятия, сказывались многолетние деловые связи. Но в том году все словно оборвалось,  сделанный при моем участии и принятый с высокой оценкой аванпроект не был проплачен заказчиком в течение 14 месяцев,/а затем проплачен без учета инфляции лишь наполовину/. О каком  дальнейшем развитии работы в стадию ОКР при этом могла идти речь?. А сидеть без конкретной работы “на задел” на шее отдела, где были и женщины, было непорядочно по отношению к коллективу и своим близким.  Надо было зарабатывать на жизнь, и я резко сменил род профессиональных занятий.

  Тот год был знаменателен еще и тем, что мне исполнилось 50, а двоим моим старшим коллегам по 60 лет, / а через год и еще двоим/. Только выход на пенсию и позволил  троим из них / нач.  отдела и двум нач. секторов – все со степенями /  оставаться в институте заниматься за гроши делом жизни. Было в этом году и два очень печальных  для нас события. Умерли от нищеты и унижений два наших бывших сотрудника, оба математики высшей пробы. Они в момент сокращений работали в соседнем  подразделении, которое оказалось без заказов, и были уволены. Один пошел в сторожа, другой стал разносчиком газет. Первому было 58, второй – мой сверстник, страдал сахарным диабетом. Первый был настолько угнетен морально, что отказывался есть последние два месяца жизни и медленно угас в больнице. Второй – после ссоры с женой, которая ушла от него с двумя детьми,  не стал принимать инсулин и умер от приступа. Его все звали просто Женя, он был замечательный  добрый, душевный человек, с которым было очень легко в общении. Он просто физически не мог отказать в помощи. Когда у кого-то возникали проблемы с математикой, все шли к нему. И, как бы он ни был занят Евгений Васильевич, не было случая, чтобы он отказал. ./Об уровне этих двух математиков говорит сам за себя тот факт, что оба они принимали самое непосредственное участие в разработке навигационной системы к баллистической ракете,  которая еще в конце семидесятых, пролетев 6 тысяч километров, пробила насквозь середину баржи у побережья Камчатки./

  Накануне встречи  1998 года    один коллега / Эдик/  - начотдела  из смежного КБ,  убежденный сторонник “рыночных  отношений”  высказал интересное утверждение. Месяц назад  его отделу  заказчик выплатил за работу двухлетней давности, а до этого еще за одну. Таким образом, теперь мы выживем – заключил он.  Будем делать работы наперед,  а деньги получать за сделанные ранее. Он был хороший мужик и специалист, но меня всегда удивлял его  какой-то дремучий  “демократический оптимизм”.  В мозгу у него существовала стена, он абсолютно не способен был видеть очевидных негативных /даже для  него лично/ сторон проводимых в стране “реформ”. При том, что  всю жизнь свою отработав в оборонных предприятиях не собирался менять род своих занятий и в дальнейшем. При том, что прекрасно знал о происходящем на многих предприятиях отраслей оборонного комплекса. Говорить с ним “на общие темы” при его  упертости было бесполезно, он не воспринимал очевидные факты и логику и я давно прекратил всякие попытки найти с ним общий язык. Меня давно   интересовали  феномены подобного зацикливания  - как умные и порядочные люди  ухитряются не видеть очевидного? Мне было любопытно, сколько лет понадобится человеку, чтобы понять, что рыночные реформы в России в отношении оборонного комплекса направлены на одно: полное его уничтожение. А сам факт существования последнего обязан лишь стоическому противостоянию реформаторам патриотов в военном руководстве и специалистов оборонки, готовых работать на благо страны почти за бесплатно!  / Я до сих пор не нашел объяснения этому феномену кроме одного – он был евреем. Не хочу сейчас углубляться в эту тему и анализировать причины приверженности к западным ценностям этого народа и комментировать это явление. Замечу лишь, что  оно безусловно существует: за последние годы  я не встречал ни одного еврея, доля крови тут не имеет значения,  в принципе не одобряющего “рыночных отношений”, прозападной ориентации  политики и экономики. Корреляция взглядов сограждан с принадлежностью к  этому этносу оказалась стопроцентной! /.

  Не знаю, насколько в наступившем году изменилось его мировоззрение, но что его материальное положение стало очень тяжелым    мне известно доподлинно. Весной 1999 года мне довелось пообщаться с ним по поводу дачных дел. Тон у него был кислый, он прямо сказал, что ему сейчас не до дачи. Я никогда не слышал, чтобы этот  всегда бодрый и веселый  человек  говорил таким тоном.

  И вот я у знакомой проходной. Пропуск на месте,  молодой высокий симпатичный парень достал его пока я вынимал паспорт и подходил к окошку.  Вышколенный,  корректный. Подумалось - когда-то вахтерами у нас были пожилые пенсионеры и женщины, а теперь  практически все охранники с представительской “европейской” внешностью. В холле первого этажа в предыдущие  демократические годы почти всегда стояло не меньше трех столиков,  на которых продавались ювелирные изделия, парфюмерия, подарки и всякая мелочь. В этом году полутемно и пусто. Праздника не чувствуется.  Впервые поднимаюсь на четвертый этаж,  наше отделение всегда находилось на пятом. Месяц назад наш отдел в составе пяти человек  / это все, что осталось от отделения  в составе которого было  80 сотрудников!/ переехал  в новые комнаты.  Теперь институт ужался уже до одного коридора. Издалека  вижу своего начальника отдела,   впрочем какого начальника – просто старого хорошего знакомого. Он радостно размахивает руками, мне тоже приятно его видеть в здравии. Меня заждались, тискаемся. Вхожу в комнату – вижу еще двоих, те тоже улыбаются . Эти не постарели,  молодцы.  С  мытой  посудой к столу  в комнату входит единственная оставшаяся дама /другая отпросилась уехать с мужем на дачу/,  она явно похудела, осунулась. Мужа у нее нет, сын заканчивает школу, пожилая мать. Я знаю ее больше двадцати лет,  все ее проблемы. Привет  и маленький личный подарок. Она по девичьи смущается,  благодарит, и приносит какой–то пустячок для моей дочки. Входит последний, кого я еще не видел, когда-то мой начлаб - Виктор. У него маленькая слабость, но сегодня его день и он может расслабиться.  Что он и начал делать. / Интересно, что голова у него работает всегда, и выпив он не теряет способность работать, за исключением крайних доз/.

 Сколько с ним сделано совместных работ, сколько было споров и выяснений отношений. Ему я многим обязан. Будучи очень точным и пунктуальным, он всегда требовал четкого выражения мыслей, правильного построения фраз, доказательности утверждений.  Точно сформулированное  воспринимал быстро, а когда соглашался  с доводами и подписывал отчет, можно быть уверенным,  что ни одна инстанция сверху уже не придерется  ни к форме,  ни к содержанию.

  Были и курьезные случаи. Как –то я разработал алгоритм функционирования блока и стал объяснять ему. Он, не будучи “чистым”  радистом не смог сразу понять суть,   стал доказывать, что я не прав.  Но я твердо стоял на своем,  ибо был уверен в правоте и не только потому, что долго обдумывал  математическую модель блока, но и потому в свое время делал нечто подобное “в железе”.  Моя уверенность и свое бессилие уловить тонкие моменты вывели его из себя, он стал кипятиться, обзывать меня последними словами. Такое бывало крайне редко, мне было даже смешо видеть его таким, и  обижаться на него было невозможно. Три раза я пытался объяснить, но он “ разогревался” все больше и пришлось закончить разговор. Я продолжил делать программу по своему взяв, ответственность на себя, оставались считанные дни до сдачи работы.  На следующий день войдя в кабинет увидел его, как всегда, в своем углу. Он довольно улыбался  и сказал только“ Ты был прав”. Не было в его голосе ни уязвленного  самолюбия, ни ноток извинения,  а только гордость за то, что “его” человек разобрался с задачкой и его сектор “вытянет“ план. В подобных стычках определялись взаимоотношения, рождалось уважение, завоевывалось право на самостоятельность.  После этого случая он стал явно менее придирчив при приеме работ, а порой подписывал их не глядя.

   На него невозможно было обижаться, в чем-то он был как малый ребенок. Сидит в углу за своим столом и напевает песенки, которых помнил великое множество /слуха, правда у него не было/. И что-нибудь считает, пишет, рисует. Отчеты выпускал с удивительной быстротой, причем на самые разные темы, за что его и прозвали “многостаночник”. Отлично складывал стихи перед праздничными и юбилейными посиделками. Детей у него не было.  Все время он проводил на работе, считая прочие занятия несерьезными.  В отпуска  не ходил годами, накануне массовых сокращений  обеспокоенный отдел кадров никак не мог его заставить отгулять положенное по закону за пять лет /средств на денежную компенсацию отпусков увольняемым сотрудникам не было/. Вместо отпусков ездил в многочисленные командировки по всей стране. Он пришел в составе целого отдела  из отраслевого института,   где принимал  самое непосредственное участие в разработке самых сложных систем, многие из которых  которые и поныне в эксплуатации и являются гордостью отечественной науки и техники.  Зная о работах этого отдела / а я сам восемь лет проработал в том же отраслевом институте/  я перешел в него переводом без повышения в должности  именно желая набраться опыта у старших коллег, классных специалистов. И начальника лаборатории выбрал сам, не желая работать под “бумажными червями” окончившими дневные институты,  аспирантуры и осевшие на чистенькие места, c высокими окладами и премиями. Где  можно было писать статьи, заявки, диссертации и при том не заниматься рутинной практической работой по внедрению. / В головном  институте отрасли было достаточно таких мест/.

  В нашем институте, как и в той, советской жизни вообще, были две стороны. На одной стороне “пахари”, делающие всю конкретную работу, от начального проектирования  вплоть до практического применения образцов. С другой – элита, входящая в высокие кабинеты, принимающая участие в  обсуждении состояния отрасли в целом и межотраслевой кооперации,  в составлении  перспективных планов и проектов,  отчитывающаяся о проделанных отраслью работах.

  Парение  в верхах меня не привлекало, гораздо интереснее было живое дело. Но сидение за своим стендом, занимаясь отработкой какого-то одного конкретного прибора под тридцать стало скучным. Так я и оказался в головном институте, при том, что в отраслевом мог бы зарабатывать больше. И, хотя карьеры я не сделал, никогда не пожалел о том, что оказался в ЦНИИ, несмотря на многие обстоятельства. Главное, потому, что мне довелось общаться с замечательными специалистами,  сделавшими многое для страны, и просто умными, глубокими, интересными и порядочными коллегами из разных подразделений. Жизнь мою нельзя, наверное, считать  удачной, но у меня была радость от общения с хорошими людьми,  и от познания интереснейших вещей,  которые были известны  лишь ограниченному кругу лиц, участвовать самому в интересных сложных и важных работах, что давало мне внутреннее право уважать себя, чувствовать себя достойно. И я никогда не сомневался в выборе профессионального пути.

    В институте  была своя атмосфера, точнее ноосфера. Она складывалась из двух начал, мировоззренческих установок “бомонда” и пришедших с производства. Этот дух резко отличался от царящего в обычных НИИ и КБ. Обязательное обращение “на Вы” и очень жесткая интеллектуальная конкуренция. Манерность в общении и выдержка дистанции. Люди приходили в институт с хорошим уровнем профессиональных знаний,  просеивались через сито жестких требований и имели высокий уровень социальных претензий.  Уважение друг к другу в первую очередь через интеллект и профессионализм. Требовалось определенное напряжение, чтобы соответствовать этой среде. Я почувствовал это сразу, как оказался в институте.

. Как и многие мои послевоенные сверстники, вынужденные после реформы школьного образования получать рабочую специальность и  оканчивать одиннадцать классов, я поступил в техникум. Затем закончил  вечерний институт по той же специальности, одновременно работая в отраслевом институте. Поэтому имел десятилетний практический стаж работы, что среди ученых и аспирантов нашего ЦНИИ делало меня  “человеком  от сохи’, т.е. второго сорта.  Одна из первых фраз, которую я услышал по поводу соотношения теории и практики от выпускника ФизТеха была: “Все великое рождается на кончике пера”.  Этот  молодой человек  тридцать трех лет,  не сделавший ни одной работающей  системы,  или  хотя бы схемы,  совершенно не ценил труд огромной армии людей,  собственно и создающих все вещи. Себя же он заведомо ставил на место того, “c пером”.  Подобное высокомерие покоробило меня,  до того работавшего в отраслевых отделах и институтах, привыкшего уважать коллег, и к самоуважению.  Всегда считал, что одно дело сказать,  другое – сделать./ Циолковский сделал большое дело, но и Королев, наверное,  не меньшее/. Запомнилась и другая фраза молодого “удачника”, сразу пришедшего на ведущего инженера: “Cтаж имеет значение только инженерный” /как будто кроме инженеров все остальные полнейшие болваны/.  Однако в среде дневников, аспирантов, баловней судьбы, часто  белоручек, существовало другое, отличное от моего,  мнение, и оно было вполне узаконено. Когда отдел кадров собирал для министерства данные “золотого фонда” предприятия, выпускников вечерних отделений ВУЗов в список не включали. Привилегированный институт   выпестовывал “национальную” научно-техническую элиту, высокомерную, чванливую,  дистанциирующую себя от трудового народа. Пропитанную духом своего превосходства, убежденностью в своих особых правах,  мыслящую высокими абстракциями и оторванную от конкретных проблем страны. Неудовлетворенную своим материальным положением и статусом в обществе, ориентированную на западные жизненные стандарты, явно переоценивающую свой и не дооценивающую вклад всех прочих “рядовых”  в экономику страны. Конечно, ядро института было здоровым, но тон  отношений  во многом задавала ”элита”.

  Ответ на сакраментальный вопрос “ху из ху” дало время.

Еще в 1989 году организовывались группы активистов, принявших активное участие в поддержку Ельцина. Во время ГКЧП большинство сотрудников также безоговорочно  встали на его сторону. На выборах 1992 года большинство сотрудников предприятия также проголосовали за гаранта курса реформ./ Напрасно я объяснял им, как агитатор, что они тем самым подписывают приговор  предприятию и себе, как специалистам оборонного комплекса. Некоторые спорили, доказывая, что весь мир живет так, что “там” специалисты зарабатывают намного больше. Большинство же просто не желали обсуждать очевидное, торопясь бежать в обеденный перерыв, кто на улицу, кто на теннисный корт, к теннисному столу, рубиться в шахматы и домино/.  Были и трезвые головы. В ноябре 1990 от партийной организации в Ленинград на съезд Движения Коммунистической  Инициативы  был послан представитель /мой начлаба/, который привез рабочие материалы. Уже до этого в коридоре, рядом со столовой стала вывешиваться стенгазета, в которой помещались статьи сотрудников предприятия, но больше из газет, в которых шла полемика о возможных путях развития страны,  показывалась несостоятельность реформаторов, их антинародная суть.  Рядом  висела стенгазета демократов.  Именно на этих пятачках  у газет выяснялись гражданские позиции,  широта или узость мышления, человеческие принципы тех,  кого казалось бы знал многие годы. Тут я нашел товарищей единомышленников,  тут  столкнулся с теми,  с кем не по пути, и с теми, кто на пути, с кем бесполезно объясняться.  Демократический угар и увлеченность Борисом Николаевичем  в институте стали понемногу проходить лишь с 1992 года, после того, как большинство оказалось без зарплаты.  К сожалению, на примере своих коллег, мне в который раз пришлось убедиться, что большинство даже образованных людей предпочитает сладкий обман  трезвой оценке фактов. А к истине приходят поротыми  задами. 

  Садимся за стол. Нас совсем мало. Тосты. За то, что выжили еще год, за то, что было   в нем хорошего.  Вспомнили тех, кого уже нет.  Кто где и как из тех, кто еще жив.   По очереди подсаживаюсь то к одному, то к другому, узнаю, что нового случилось за год, какие виды на работы. Говорят, что в последние два месяца  стали платить сравнительно неплохо. Но, что будет в следующем году, никто не знает.  Начотдела не теряет надежду, что моя последняя работа будет проплачена полностью и, возможно получит продолжение, как только работы появятся – пригласит. “Режим свободный,  если надо всегда уйдешь”. / Он помнит – не было случая,  чтобы я сорвал план - жесткая  дисциплина в нашем деле к успеху не приводит. Важно не присутствие на рабочем месте, а результат, и в отделе никогда не было принято стеречь баранов. Тем более в этом нет необходимости сейчас, когда у многих дома свои компьютеры/.  Начлаба докапываться, как живу, и говорит:” Хватит валять дурака, возвращайся заниматься делом , такие как ты должны быть здесь “ .

  С Эдиком пообщаться не удалось. Неожиданно он встает и выходит из-за стола. Приступ боли в желудке, ему предлагают таблетки, но он, попрощавшись  собирается. А ведь он самый молодой за столом!  Три года  назад  вовсю выплясывал  “па” в зале столовой,  куда девалось его веселье? Так и не выяснил, претерпело ли изменения  его мировоззрение.

  Заходит директор в сопровождении двух руководителей научных подразделений, произносит тост. Поздравляет нас.  Хороший простой  мужик, хотя и из блатных /чей-то зять/.  Три года назад я оказался на его месте за праздничным столом: меня пригласила  его секретарша  после танца выпить шампанское. Во время разговора подошел “сам”,  но сразу же тактично отошел в сторону, только и сказал: “Сидите”. Он не держал на меня зла за участие в революционном штурме дирекции, я тоже относился к нему  с симпатией.  Знаем друг друга лет двадцать. Будучи начальником отделения он работал  по одной теме с нашим отделом и мне приходилось общаться с ним. Когда-то вместе патрулировали в дорожном наряде ДНД. Став директором он не изменился,  В последнюю случайную встречу в лифте подарил мне значок предприятия “25 лет НИИ”, / он возвращался с  юбилея /. Поздравив персонально каждого он и его сопровождение уходят.

  Разговоры, немного песен. Никто больше не приходит, ни женщины из бухгалтерии, администрации,  научно-технического отдела, художницы, ни коллеги из соседних  комнат на пятом этаже. Значит их всех уволили. Кто-то приводит двоих дежурных слесарей и усаживает,  Одного из них знаю в лицо очень давно.  Можно сказать свои.   

   Застолье длилось недолго, пора и честь знать. В коридоре  неожиданно встречаю инженера из смежного отдела,  он занимался года два назад установкой противопожарной  сигнализации на дачных участках. Дело шло туго, а после августа 98-го  клиентура и вовсе исчезла.  Вернулся в институт на контрактной основе на ставку 200рублей / остальное по итогам работ/. С женой разошелся, дети взрослые, оставил квартиру и уехал жить на дачу. Он мне понравился:  глаза блестят, оживлен, собирается  заменить сад. Говорит увлеченно,  возвращение в институт явно пошло ему на пользу. 

  К метро идем втроем пешком. Третий -  отставник, КТН, отличный программист. Преподает, занимается коммерцией, но это для заработка. А без института не может, работает “по звонку”. Он пришел сравнительно недавно, незадолго до развала. Но каждый год отмечает с нами.

  Виктор топает прямо по лужам, сокращая путь. У него стали болеть ноги.   Поет мне деферамбы, тянет вернуться обратно, обещает, что дело будет и деньги пойдут. Нам обоим приятно расслабиться рядом друг с другом, вспомнить славное / как оно нам кажется/ прошлое, помечтать о будущем. Я не хочу нарушать его благостного состояния “под  парами”. Подстраховываю его у контролера метро,  наблюдая, как он включает “автопилот”, и у входа на эскалатор. Поезд он ожидает на полусогнутых, так ему легче, прогулка для него оказалась слишком утомительной. Но он заверяет, что доберется до дома сам, и мы прощаемся.

  Электричка гонит по тоннелю на север, в спальный район. В совершенно иную жизнь. Пусто, как  с похорон.  Я отдал долг своим: земле, прошлому,  товарищам по  совместному труду. Впереди очередной год –по восточному календарю – год дракона. Что сулит он? Борьбу  за выживание, мелкий быт,  прагматическую суету вокруг интересов живота? Что ждет моих коллег? Когда еще я их всех увижу?  Окажусь ли за своим рабочим местом? 

   В этот темный, слякотный предновогодний вечер время неумолимо несло в следующее тысячелетие.  Прошлое терялось среди неоновых реклам,  блестящих витрин, несущихся современных иномарок и спешащего куда-то люда. И отвергалось. Мы проваливались в будущее, в котором, казалось, нам не было уже места. Все теряло смысл.  

  Но вдруг в памяти выплыли слова /доктора Фауста из белых стихов Ф.Кривина/.: “Что осталось нам от жизни? Только опыт. Нам осталась непокорность заблужденьям. Нам остался вечный поиск  - дух сомненья. А еще  осталась вера в миф и небыль. В то, что наша атмосфера – это небо. Что космические искры - это звезды. Нам остались наши мысли, свет и воздух!” / Прав Кривин: умирающий старый Фауст не мог поддаться искушению дьявола и предпочел остаться верным себе, дожить оставшиеся часы в поисках вечного смысла и красоты /.

  Нет, мы не должны сдаваться. Надо работать, делать свое  знакомое и важное дело тем, у кого оно есть. А тем, кто оказался разлучен со своим призванием -  поддерживать свою готовность, читать,  слушать, думать и не опускаться. Находить близких по духу людей, и, как сказал А.Гельман, “Любить Родину, это не березки целовать, а помогать тем, кого уважаешь, в кого веришь”.  И готовиться к тому моменту, когда “позовет труба”. Даже если кому-то из нас осталось совсем мало активного времени. Рискуя не дождаться. Потому, что ничего другого нет. ”Того” света не будет, /пусть загробным миром себя тешат слабые/. “Все останется людям”. Жить только ради того, чтобы хапать и потреблять, а затем, “по праву” добропорядочного буржуа,  передавать нахапанное наследникам – эту смертную скуку  мы -  Русские, т.е. те, кто любит Россию больше себя, /не проводя лабораторный анализ крови/, оставим  “новорусским“ общечеловекам.